Село Красное Заречье (Юрьев-Польский район)
,,
Мы шли в Кобелиху. Дело в том, что Небыловский район искони чуть ли не на всю среднюю Россию, поставлял пастухов. «Район потомственных пастухов» — так его теперь именуют даже в газетах. Значит, здесь, в этих местах, и живут прославленные владимирские рожечники. Больше всех других деревень славилась рожечниками Кобелиха, вот почему мы шли туда. Придем, попросим сыграть две или три песни и уйдем. Такова была цель похода.
<…>
Двумя вереницами дома Кобелихи сбегают к реке Колокше, но перед самой рекой останавливаются у крутой зеленой горы, не решаясь сбежать с нее на прибрежную луговину.
<…>
Около правления колхоза «Красное заречье» на траве, на бревнах, на чем попало сидели колхозники. Мы подошли и присели тоже. Народ ожидал начала колхозного собрания.
<…>
В начале собрания мы послали председателю записку, и теперь он объявил:
— Вот какое дело! Пришли к нам люди, интересуются нашими рожечниками. Так что, у кого есть рожки, большая просьба сбегать за ними и, так сказать, продемонстрировать.
Собрание кончилось, и народ повалил из правления. Но ушли не все. Человек пятнадцать мужиков осталось в правлении. Тут уж мы завели с ними разговор без посредства председателя.
— Да, были трубачи у нас, были! Шибровы, бывало, на коронацию ездили, царю, значит, играть.
— Где же они сейчас?
— Примерли. Сын их здесь. Тоже мастер. Ванькя, сбегай-ка за Шибровым.
— А то еще Петруха Гужов — Горькому в Москве трубел. Правда ли, нет ли, плакал Горький-то, слезу, значит, прошибло. Подарил он Петрухе чего-то там, а Петруха ему — рожок.
— Где же ваш Петруха?
— В Ногинске живет. Их ведь три брата, и все трубачи. Иван теперь полковник, чай уж, забыл, какой рожок бывает, а Павлуха — дома. Васькя, верни Павлуху, да чтоб рожок захватил.
— Братья Беловы, те все по радио из Москвы трубели!! Да рази мало было?! И Мишка Шальнов трубел, и Шохины... Побило много трубачей-то. В войну.
— Да сейчас-то кто трубит ли?
— Трубят понемногу: и Коркин и Шишкин. Много бы трубело, да зубов не осталось — года.
— А зубы при чем?
— Как же, зубы — первое дело. Дух-то ведь нужно выпускать не как-нибудь, а систематически. Значит, без зубов — шабаш.
— Вот у меня возьми, — заговорил мужик лет сорока — сорока пяти. Было странно видеть на его небритом, запущенном лице большие печальные глаза. — Вот у меня зуб-то осколком в войну выбило, — и он постучал желтым от махорки ногтем по желтым передним зубам. — Вернулся с войны — снова за пасево. А какой я пастух без рожка. Не так приучены. Теперь вон и в бутылку ходят дудят, а мы, бывало, нет, рожок подай, да еще пальмовый, кленовый так и не возьму. Ну, рожок у меня был, всю войну хозяина дожидался.
<…>
— Вот и сыграли бы нам. С детства слышать не приходилось, а они, — я показал на спутников, — и никогда не слышали.
— Так ить струбаться надо. Без струбания не выйдет. Давно уж не играл никто из нас. Зубов тоже нет.
— А молодежь?
— Куды!.. Никто не может. Да и рожки перевелись. Бывало, мастер в Пречистой горе жил, под боком. Хошь тебе пальмовый, хошь какой! Все кончилось.
— Да вы без струбания!
— Нельзя. Один должон на басу, другой — на толстой вести, третий — на ровной, четвертый — на подвизге.
— Что это такое?
— Подвизгивать, значит, в лад, для рисунку.
— Пастухами все врозь ходили, каждый сам себе играл. И теперь кто-нибудь один попробовал бы. Тряхнул стариной, вспомнил молодость!
В это время стали приносить рожки. Вот он у меня в руках — немудреный инструмент, сделанный из куска пальмы.
Длины в нем не больше двух четвертей. Толщиной он с узкого конца — в большой палец, а в раструбе — с донышко бутылки. Пожалуй, и поуже. Дырочки вдоль него — ладить. Кое-где вокруг резным украшением опоясан: или зубчики вырезаны, или просто луночка к луночке пущена. Весь он до темноты отполирован за долгие годы. Звуки, льющиеся из этой деревяшки, могли изумлять заграничный люд (ездили и в Лондон владимирские рожечники!), заставили плакать Горького, наводили отраду на русских баб потому, что по окраске звука, по его колориту и своеобразию нет больше ничего подобного этому.
<…>
<…> Бывалые рожечники, то один, то другой, пробовали вывести песню, но вырывались из дерева только нелепые обрывки мелодий, совсем негармоничные, то визгливые, то хрипящие звуки. Когда же решили попробовать вчетвером: то есть и бас, и толстая, и ровная, и подвизг — получилась такая какофония, что мог бы позавидовать и американский джаз.
— Нет, ничего у нас, видно, не выйдет. Совсем отвыкли. Да и зубов нет, да и вообще без струбанья-то... Отошло.
<…>
Однако нельзя сказать, что мы проходили зря. Во-первых, послушали колхозное собрание, во-вторых, познакомились с хорошими людьми и многое узнали, в-третьих, унесли на память по отличному пальмовому рожку, которые лет через двадцать так же трудно будет достать на земле, как и живого мамонта.
,,
