В ладимирские просёлки:тропой          Владимира          Солоухина Маршрут

Километра через два слева потянулись кусты, какие могут расти только по берегам небольшой речки. Из кустов вышел на поляну рослый краснощекий парень. На нем были штаны, закатанные выше колен, и выпущенная поверх штанов широкая белая рубаха. На ногах ничего не было. В одной руке он держал удочку, а в другой — кукан с рыбешкой. Пробираясь сквозь кусты, рыболов осыпал себя росой, и теперь она посверкивала в его волосах. Светилось и лицо парня, довольного своим уловом и тем, что вот посторонние люди видят его улов. А может, просто хорошо было ему на реке ранним утром. 

— Как же называется эта водная артерия? — полюбопытствовали мы. 

— Это наша Шеридарь, — ответил парень, — с ней не шути, без разбегу ни за что не перепрыгнешь. 

— Какая рыбешка водится в вашей Шеридари? 

— Э, тут полно всякой рыбы! Есть щука, окунь, плотва, пескарь, язь, красноперка, голавль. 

— А налимов разве нет? 

— Как же, есть и налимы, вот ведь совсем вылетело из головы. Без налимов никак нельзя. 

— Наверно, водятся и ельцы? 

— Водятся, — обрадовался шеридарский патриот подсказке. — Вот он, елец-то, на кукане. Сейчас под Кукуевой дачей в проводку выхватил. Ельца очень даже много. 

— Ну, желаем удачи! Время на нас не тратьте, теперь самый клев. 

<…> 

Мы <…> ушли далеко от него, как вдруг услышали, что он догоняет нас и окликает. Подождали. 

— Вот беда какая, совсем забыл... 

— Да что забыл-то? 

— Ерша! Ерша забыл! Еще и ерш в Шеридари водится. Ну, будьте здоровы. Хорошо, что догнал, а то ведь вот беда, ерша-то я и забыл! 

<…> 

Солнце начало припекать, ноги разгорячились от ходьбы, и мы приглядывали место, где бы искупаться. Но берег был дурной, метра за два до воды начиналась топь, грязь, да и вода не внушала доверия. На ней местами лежал белый налет вроде паутины, плавали разные палки и бойко бегали водомерки. Наконец попался округлый омуток, метров десять-пятнадцать в ширину. Песчаная отмель резко и косо уходила в воду, обещая порядочную глубину. Подобные бочаги на малых реках бывают очень глубоки и студены, на дне у них, как правило, шевелятся в тине родники. Действительно, вода показалась ледяной, но какое блаженство было шлепать босыми разгоряченными ногами по этой воде. 

 <…> 

В незнакомую воду бросаться всегда тревожно, если даже это и Шеридарь. По крайней мере тревожней, чем заходить в незнакомый лес и город.

У каждой реки есть своя душа, и много в этой душе таинственного и загадочного. Пока не поймешь ее, не почувствуешь, всегда будет тревожно. Мне показалось, что под кустом у того берега обязательно должен прятаться рак. Я переплыл и слазил в нору. Действительно, там был рак. Через этого рака и Шеридарь сделалась ближе, понятней: точь-в-точь как на нашей Ворше, раз должен там сидеть рак, значит он и сидит.

Потом, когда, отдохнув, мы отошли от реки, попалась нам ватага мальчишек. Мы спросили у них, глубок ли омут.

— Что вы, дяденька, вам и по шейку не будет. Самое большее — по пазушки.

Если бы знал я, что в омуте и по шейку не будет, не лезла бы в голову разная блажь про речные души. Раз есть дно, значит не может быть никакой души, никакой сказки.