Город Суздаль
,,
<…> С легким поворотом дорога врезалась в высокую густую рожь. Далеко над рожью сверкнула белизной островерхая башенка с голубой луковкой над нею, а рядом еще — с золотистой луковкой, а рядом пять башенок и пять луковок вместе, а левее — высокая тонкая колокольня, а еще левее розоватые, как бы крепостные стены монастыря — тоже все с башнями, а там уж еще и еще подымались изо ржи колокольни да церкви. Они рассыпались в длинную цепочку, так что взгляд не схватывал их все сразу, но нужно было поворачивать голову то вправо, то влево. Небо в том краю совсем разголубелось, и, значит, кроме полутонов, участвовали в создании сказочной картины три основных цвета: зелено-золотистый — ржаного поля, темно-голубой — небесного фона и сверкающий белый — многочисленных суздальских церквей.
<…>
Начались огороды — все лук да лук. Много и помидоров, огурцов, моркови, капусты. Вся низина перед городом занята огородами. Потом вы делаете несколько шагов, чтобы подняться в горку, и оказываетесь на главной улице Суздаля.
<…>
Итак, мы остановились в Суздале. Принято считать, что у города должны быть предместья; принято считать, что в городе полагается быть вокзалу; принято считать, что город не может обойтись хотя бы без плохонькой фабрички или какого там ни на есть промышленного предприятия. Ничего этого нет в Суздале.
Без фабричных труб, без железной дороги, без больших городских зданий — затерялся Суздаль среди хлебов Владимирского ополья. Выглядывают изо ржи башенки да купола церквей. Хлеба окружили город, подступив к крайним домам, как это бывает на деревенских околицах. А луга, устремившись вслед за рекой Каменкой, прорвались к самому центру города.
В стороне от главной улицы то и дело попадаются улочки, совершенно заросшие травой. Там, где должны быть тротуары, вьется узкая тропиночка, а так кругом зелень да зелень. Смотришь вдоль такой улочки, а она пуста — ни тебе прохожих, ни тебе автомобилей! Вот выбежали двое детей, играют, кувыркаются в траве на самой середине улицы, на самой, что называется, проезжей ее части. Недалеким концом своим улочка упирается, как правило, или в монастырскую стену, или в церковь. Поэтому остается от нее впечатление тихого, уютного тупичка. На окнах домов — резные наличники, на подоконниках — цветы, цветы, цветы.
Почти у каждого дома есть свой огород и сад, а перед окнами еще и палисадник, похожий на корзину, полную сирени.
Центральные улицы частью замощены, частью мостятся теперь. Город объявлен заповедником и готовится к приему многочисленных туристов и интуристов.
В 1813 году, после победы России над Наполеоном и в честь этой победы, суздальцы взгромоздили над городом огромную колокольнищу, в которую вскорости ударила молния. Так и стоит без верха это самое высокое в Суздале серое сооружение, нелепо выделяясь из окружающих белых, со вкусом построенных церквей и колоколен. Говорят, что церквей в Суздали пятьдесят восемь, а так как городок маленький, то стоят они вплотную друг к дружке.
Суздаль реставрируется. Разным зданиям его и монастырям решили вернуть такой вид, какой они имели некогда, в давние времена, сначала. Руководит реставрацией Алексей Дмитриевич Варганов.
Еще в Москве много слышали мы об этом человеке, посвятившем все свои силы, знания — в конечном счете жизнь городу Суздалю. Московские специалисты, архитекторы, историки, художники — большие знатоки старины, вплоть до самых видных архитекторов, историков и художников — знают Варганова как тонкого знатока. Московский ученый никогда не скажет: «Нужно поехать в Суздаль!», но скажет: «Нужно съездить к Варганову!»
<…>
В Ленинской библиотеке, в глухих дебрях систематического каталога, попадается имя Алексея Варганова, как автора книг о суздальских архитектурных памятниках.
...За каменной высокой стеной находятся бывшие архиерейские палаты. Пройдешь под сводчатую арку и попадешь как бы в прозрачный улей: солнечно, душно от жары и от медового запаха, пчел видимо-невидимо. Виной всему белые душистые цветочки, что заполонили двор. Особенно много их вокруг мономашьего собора.
— Варганов? Нет ли его в канцелярии музея?
— Алексея Дмитриевича? Поищите его около каменщиков!
— Директора музея? Может быть, он у плотников.
— Вам самого нужно? Он повел экскурсию на городской вал. Догоняйте.
На городском валу расположилась экскурсия. Девушки и юноши, большей частью в лыжных штанах и майках, сидят на траве на самом краю вала. За ними местность резко опускается в крутой петле реки Каменки. Вал, перейдя в естественный холм, убегает направо и вперед, все более и более загибаясь в подкову, так что весь Суздаль виден справа впереди, хоть и силуэтно, но очень хорошо. В низине, прямо против экскурсии, небольшая горка, словно кто положил шапку. Белая церковь и темное дерево приютились на ней.
Среди живописно рассевшихся юношей и девушек стоит небольшого роста человек в сером поношенном пиджаке, с копной густых кучерявящихся темных волос. Щупленький, с сухощавым бритым лицом, он показался моложе своих пятидесяти лет, несмотря на большую усталость в глазах. Или, может быть, потому показался моложе, что мы думали найти убеленного сединами, опирающегося на палку патриарха науки, которого, может быть, уж и поддерживают под руки младшие сотрудники музея.
<…>
И он негромко <…> начал рассказывать:
— Суздаль древнее иных русских городов, в том числе и Владимира, не говоря про Москву. Когда он возник — в точности неизвестно. Также неизвестно, почему называется Суздалем. Славянофильское предположение, что в основе лежит слово «судить», «осуждать», «рассуждать», а отсюда — суждение и суждаль, конечно, красивая мечта. Мы должны трезво взглянуть на дело и признать, что Суздаль — слово дославянского происхождения, так же как Нерль, что течет невдалеке, так же как Клязьма. Как и все остальные, слово «Суздаль» не расшифровано, и смысл его для нас темен.
Однако, если мы не можем прояснить этот вопрос, совершенно ясно другое и более важное, почему именно здесь возник, а потом развился до столицы обширнейшего княжества город Суздаль.
Если у вас есть воображение, — а оно у вас должно быть, — вы можете подняться со мной на некую высоту и бросить оттуда взгляд на земли Центральной России. Среди песчаных малопригодных почв, вскормивших к тому же дремучие леса, лежит небольшой черноземный клин. Происхождение его загадочно. Так вот Суздаль — центр, как бы столица этого окруженного лесами куска полевой, хлебородной земли.
С другой стороны, поднявшись еще выше, мы увидим, что Суздаль вовсе не в стороне от больших торговых путей, а как раз на бойком торгу. Это теперь он остался в стороне, потому что пути изменились, а раньше было так: один путь из Новгорода к Черному морю, другой путь — из Новгорода на Каспий. Суздаль и возник на этом последнем.
<…>
Суздаль возник в языческие времена. Прямо перед собой мы видим горку, ту, на которой теперь стоит церковь. Это не простая горка, в языческие времена ее называли красной. Она оттаивала раньше других мест, поэтому древние суздальчане собирались там на припеке играть ярилины, любовные игры. На другой горе, направо, где теперь вы отчетливо видите кирпичное здание школы, на этом самом месте игрались игры в честь другого божества. У иных народов его зовут Вакх, Дионисий, Бахус, у суздальчан он носил более простое имя — Облупа. Игры в честь Облупы состояли в питии и веселии.
Христианство, идущее из Киева, не сразу и не мирно привилось в Суздале. Известен бунт волхвов. В связи с этим бунтом находим первое упоминание о Суздале в древних летописях. Это было в 1024 году.
Собор Рождества Богородицы строили южные, киевские мастера. Они не учли морозов и сырости северного климата — заложили мелкий фундамент, и собор упал.
Однако был восстановлен. Мы в него сегодня сходим. Недавно я докопался там до мостовой Владимира Мономаха. Она теперь лежит на глубине двух метров девяноста шести сантиметров.
Юрий Владимирович Долгорукий избрал Суздаль столицей, но осел в Кидекше, в четырех верстах отсюда, где Каменка впадает в Нерль. Вспомним, что и Андрей Боголюбский, считая столицей Владимир, сидел тоже в своем Боголюбове, на впадении Нерли в Клязьму. Так было безопаснее.
Когда Суздаль был цветущим могучим городом, на западе, в дремучих лесах дымилась десятком труб деревушка Москва.
Одному из сыновей князя Александра Невского, а именно младшему, Даниилу, после смерти отца дали в удел заброшенную, затерянную Москву, основанную Юрием, — незначительный пригород Владимира и Суздаля. Даниил уехал туда, и с этих времен начинается усиление Москвы. Оно продолжалось при детях Даниила и при детях его детей, до тех пор, пока все не перевернулось наоборот, то есть Москва стала столицей, а Владимир и Суздаль ее владениями.
— Князья ваши, — это Варганов обращался к экскурсантам-москвичам, — ходили на нас войной. Димитрий Донской, например, воевал Суздаль. Забегает в хоромы, а там сидит княжеская дочь Авдотьюшка. И вышло так, что Димитрий победил Суздаль, а Авдотьюшка Димитрия. Венчались они во Владимире. Значит, у вас с нами были родственные связи. Поэтому Суздаль довольно легко присоединился к Москве. Проводником, опорой московской политики сделались монастыри. Некоторые из них мы посмотрим. А теперь пойдем в собор, построенный Владимиром Мономахом.
Снова медовая горячая духота архиерейского двора окружила нас, и резок был переход из нее в каменную прохладу собора, устоявшуюся тут за долгие века. Ворота, окованные медью, черные, как уголь, просвечивали золотой росписью. Это и есть знаменитая золотая наводка, которую делают один раз на вечные времена. Ворота уцелели от Батыева разорения, и это считалось церковным чудом.
— Вон, — Варганов кивнул на нижний угол ворот, — двадцать лет мимо ходил, а потом думаю: «Дай отчищу». Отчистил углышек, а там Самсон, львиную пасть раздирающий. Чистая Византия! Стены собора расписаны религиозной живописью. Верхняя живопись неинтересная, — пояснил Алексей Дмитриевич. — Под живописью, если ее очистить, — фрески семнадцатого века, а если и фрески убрать, откроется орнамент Мономаховых времен.
Фреска, она ведь кладется на сырую штукатурку. Писать ее можно только четыре часа, потом штукатурка высыхает. Иные мастера рисунок прочерчивали гвоздем. — И Варганов показал нам прочерченные круги на штукатурке, причем гвоздь нацарапал в одном месте без толку несколько окружностей. Мастер никак не мог найти центра.
— От неопытности, что ли? — поинтересовались мы.
— Скорее всего выпивши был, вот и портил штукатурку. Рублев фрески писал сразу, без гвоздей. Это был виртуоз.
— Что за гробница там, в углу?
— А, — равнодушно бросил Варганов, — здесь лежит князь Кислый, дружкой на свадьбе у царя Василия гулял.
Мы заметили, что о разных князьях, княгинях и их родственниках Варганов говорит так просто и легко, как будто они родственники его приятелей или приятели ему самому. Когда шли от собора до Покровского монастыря, произошел случай еще характернее. Подвыпивший мужчина тридцати с лишним лет отвел Варганова в сторону и минут пять что- то ему доказывал.
— Кто это? — спросили мы, когда Варганов догнал нас.
— Это потомок одного новгородского купца. Князь Ярослав захватил тогда новгородских людишек, как раз перед липецкой битвой, семьсот лет назад дело было, может, слышали?
— Теперь-то он кто?
— Теперь он шофер на здешней автобазе. Все пристает ко мне, чтобы я у него кое-какую купеческую утварь для музея купил. Просит за все пол-литра водки.
— Что у него за утварь?
— Посуда медная: ендовы, ковши, подносы.
Незаметно дошли до Покровского монастыря.
Первым делом Варганов повел в склеп. Мы спускались все ниже и ниже по кирпичным ступеням, а Варганов говорил:
— Иван Грозный любил здесь ходить. Покровский монастырь был у него в большом фаворе. На Казань пошел, здесь молебен служил. С Казани шел — опять молебен служил. Даже обет давал, что если возьмет Казань, то одарит монастырь царскими дарами.
Между тем каменные гробницы окружили нас.
— Екатерина Шуйская, дочка Малюты Скуратова, — небрежно бросал Варганов, показывая на камень. — Как Скопин, разбив поляков, вошел в Москву, Шуйские от зависти решили его отравить. Вот эта мадам ему яд на пиру подавала.
— Царица Александра, — сообщал Алексей Дмитриевич, останавливаясь у следующего камня. — Сына своего Иван Грозный убил, а после убиенного вдова осталась. Это она. А то вон царица Анна, пятая жена самого Ивана Грозного. Ядом ее, бедную, опоили. Здесь лежала дочка Бориса Годунова Ксения. Неудачливо сложилась у нее жизнь. Сначала вроде улыбнулась, а потом все и пропало. Ее ведь за датского королевича просватали, а Лжедимитрий захватил и принудил к сожительству. Тут Марина Мнишек вмешалась, приказала сослать.
По мере того как рассказывал Варганов, прямоугольные камни, проглядывающие из полумрака монастырского склепа, мрачные сами по себе, приобретали еще большую мрачность. Эту опоили ядом, другая сама опоила ядом, у третьей убили мужа, четвертую сослали...
— Здесь же, — остановился Алексей Дмитриевич у крайнего к входу камня, — пожалуй, самая интересная могила. Хотите, расскажу? Соборный храм в этом монастыре основал отец Ивана Грозного — царь Василий. С ним была и царица — молодая красавица Соломония Сабурова. Она, конечно, не могла знать наперед, что через десять лет муж сошлет ее в этот монастырь. Сослал же он ее за бездетность. Царю наследник нужен, а Соломония не рожала и не рожала.
Не хотелось ей, бедной, постригаться. Билась, говорят, ножницы из рук вырывала, плакала.
Царь Василий между тем женился на Елене Глинской, вскоре родившей мальчика, не кого иного, как будущего Ивана Грозного.
Однако, что же Соломония? Постригли ее за бездетность в монахини, и вдруг вскорости она забеременела и даже ребеночка родила. Этот ребенок с рождения был обречен на смерть. Его бы, конечно, убили, дабы, когда вырастет, не претендовал на престол, не заводил в царстве смуту. Как-никак родной брат Ивану Грозному!
Но прошел слух, что он помер и похоронен в этом склепе. Похоронен и похоронен, как говорят, концы в воду.
Недавно пришла мне мысль: дай-ка раскопаю, погляжу, что там в могиле. Раскопал, вижу, гробик крохотный, а в гробике... кукла, обыкновенная кукла, в тряпки одетая, словно сейчас положили. Я ее послал в Москву реставратору Видоновой, та прислала мне шелковую мальчиковую рубашку, остальные тряпки не стоили внимания.
Значит, захоронение было ложное. Его устроили, чтобы спасти жизнь настоящему младенцу. Значит, настоящий-то младенец остался жив.
— И что же, какая его судьба?
Варганов помолчал, может быть для большего впечатления.
— Разбойника Кудеяра слышали? Он. У меня нет в руках точных данных, но окольные исторические наблюдения, и опыт, и интуиция подсказывают мне, что он и есть разбойник Кудеяр.
— Как, разбойник Кудеяр, о котором сложено столько песен и легенд?!
В самом деле, может быть, недаром такое внимание привлекла к себе личность Кудеяра. Даже историк Костомаров написал о нем книжку. Еще и сегодня в Воронежской области вам покажут остатки Кудеярова городища, укрепленного становища разбойников.
А может, и правда: одному брату — царство русское, а другому — вольная воля по всей русской земле. Лежи кукла в земле, лежи, а настоящий сын, вон он, на горячей лошади в окружении верных друзей, в окружении вольного люда рыщет по темным лесам под именем Кудеяра. Не завидует доле царя, которому мерещится в каждом углу измена да крамола. А и помирать — так на вольном воздухе, а не в душном терему, под небесными звездами, а не под тусклой лампадой!
— Итак, что же мы видим, — попробовали подытожить мы. — Василий свою жену сослал в Покровский монастырь, сын его свою жену сослал сюда же, вдова после внука тоже попала сюда. Дочь Бориса Годунова здесь...
— Не все еще. Первая жена Петра Первого Авдотья Лопухина, мать царевича Алексея, здесь сидела. Она, Авдотья-то, вела в монастыре мирскую жизнь. Посещали ее мирские люди. В те времена в Суздаль набирать рекрутов приехал майор Степан Глебов. Этот особенно понравился Авдотье, за что, между прочим, и был посажен на кол. Саму Авдотью упекли в Шлиссельбургскую крепость. Подозревали ее в измене Петру на пользу царевичу Алексею. Вот какой это монастырь. Теперь восстанавливаем помаленьку.
Здесь же в Покровском монастыре Варганов показал нам некоторые примеры реставрационных работ. Реставраторы как раз трудились над трапезной монастыря. Задача Варганова в реставрации Суздаля сводилась к тому, чтобы сквозь слепую кирпичную кладку позднейшего времени увидеть ранние формы.
— Иной раз по одному кирпичному клинышку приходится восстанавливать все окно.
— Разве это возможно?
— Сначала и я думал, нельзя. Но точно так же зоолог по одной-двум костям, найденным в земле, восстанавливает целый скелет летающего ящера. Интересно искали мы лестницу в архиерейских палатах.
— Как же?
— Стали считать слои побелок на стене. Насчитали их одиннадцать. По всей стене одиннадцать, а в иных местах только две. Значит, там, где две, что- то раньше было, что мешало белить стену. Когда прочертили границу между одиннадцатью побелками и двумя, получились очертания лестницы. Так вот, шажок за шажком, восстанавливаем все.
Мы попросили показать еще что-нибудь интересное.
— Да вот, — Варганов вскинул голову и показал на три окна, расположенные подряд в кирпичной стене монастырского здания. — Разве не интересно?
— Окна... конечно... это очень занятно...
— Слепые вы люди, разве не видите, что каждое окно по-разному отделано?
Тут мы тоже увидели, что каменная резьба вокруг каждого окна разная и что это в какой-то степени нарушает архитектурный ансамбль, как если бы хозяин деревенского дома приколотил к окнам разные наличники.
— Значит, поняли! А почему так получилось?
— Наверно, был неграмотный архитектор.
Варганов усмехнулся.
— Виноват не архитектор, а характер русского человека. У каждого окна в люльках висело по мастеру. Мастера старались один перед другим, каждый хотел отличиться, сделать лучше, чем сосед, по- своему, вот и натворили...
— Вы эти камни читаете как книгу.
— Да, — без ложной скромности согласился Варганов.— Здесь целые каменные фолианты. А вообще Суздаль, как он есть, — это фольклор, только выраженный архитектурными формами. Весь Суздаль — это одна каменная песня. Между прочим, такое убеждение помогло мне спасти Суздаль от разрушения. Решили было ломать все церкви, а оставить несколько самых древних построек. Что тут делать! Если церковь построена в XVIII веке, попробуй доказать ее историческую ценность. Сама по себе она, может, действительно ничего не стоит, но сломай — и нарушится ансамбль города, появится в ансамбле черная прореха. Только тем и убедил, что Суздаль, мол, надо брать не по отдельным церквам, а в целом.
Он весь есть одна каменная песня, а из песни слова не выкинешь.
Варганов задумался, как бы вспомнив что-то светлое и хорошее. Усмехнулся:
— Была у меня на практике девушка из Архангельского института, Лиза Караева. Долго была. Теперь она мне как дочь, потому что к тому же лучшая моя ученица. Это положение, что Суздаль единый ансамбль, одна песня, она взяла темой для диссертации. Научно решила показать.
— Показала?
— Получилась диссертация — гимн во славу Суздаля. Я ей пишу: «Милая Лиза, ты воображаешь, что суздальские мужики уходили на Горку и, скребя в затылке, прикидывали: «А где бы еще для красоты поставить церковку?» А помнишь, милая Лиза, я показывал тебе изумительное древнее шитье. Мастерица как бы взяла в горсть разноцветных самоцветов да драгоценных камней и небрежно рассыпала их по черному бархату. Вот так и Суздаль!»
— Алексей Дмитриевич, здесь где-то в Суздале Пожарский похоронен. Нельзя ли сходить на его могилу? Все же герой, патриот, так сказать, спаситель Руси!
Варганов куда-то позвонил, и мы прошли в ворота, за высокие розовые стены Спасо-Ефимовского монастыря.
Могила Пожарского была очень ухожена. Трава вокруг подстрижена и поливается.
Вообще же история могилы Пожарского такова. Сначала не знали, где он похоронен. Граф Уваров раскопал и нашел усыпальницу, в которой в три ряда стояли гробы. Это была фамильная усыпальница Пожарских и Хованских. В третьем ряду нашли гробницу со следами особого внимания. Дело дошло до царя. Направили комиссию. В 1852 году после долгих колебаний гробница была вскрыта. Там нашли остов престарелого человека в шелковом саване, с остатками боярских украшений (золотое шитье по кафтану и поясу), каких никто не мог иметь из рода Пожарских, не имевших боярского достоинства, кроме Дмитрия.
Перед входом в монастырь разбит скверик и поставлен в нем бюст Дмитрия Пожарского.
— А теперь я вам покажу самое страшное и мрачное, — посулил Варганов и повел нас в глубину монастырского двора. — Вы слышали когда-нибудь про суздальский политический изолятор? Его учредила Екатерина Вторая.
Показалось, что кончился монастырский двор и идти дальше некуда — стена. Полное впечатление, что за стеной поле: монастырь ведь стоит на краю города. Но мы прошли в неширокие ворота и очутились в пристройке к монастырю — в своеобразном каменном кармане. У этого кармана оказался еще один карман, с самым невинным входом, как будто войдешь сейчас в квартиру с примусами, детишками, бельишком на веревке. На самом деле попадаешь в узкий коридор. Направо и налево двери, двери и двери. Это и были камеры. Каждая камера представляла из себя квадратную или чуть продолговатую комнату, с деревянным полом и небольшим окошком. В него видна часть какого-то двора. Но что за двор, где? Говорят, что арестованные за всю жизнь так и не могли узнать, в каком городе они сидят.
Недалеко до конца коридора мы заметили следы разрушенной стены и спросили объяснения.
— Да, была стена, а за ней еще несколько камер. Это уж особые из всех особых. Называлась секретным отделением. Даже тюремщики передней части коридора не знали, кто сидит в задних камерах. И вообще не знали имен. Сидящие значились под номерами. Здесь, просидев долгие годы, сошел с ума декабрист Шаховской. Одну из этих камер подготовили для Льва Толстого, но царь вовремя понял, что Лев Толстой в тюремную камеру не поместился бы.
Мы с облегчением покинули это мрачное место, казалось бы, невинную маленькую пристройку Спасо-Ефимовского монастыря, в которой без вести на всю жизнь исчезали люди.
На другой день, утром, мы пришли прощаться к Алексею Дмитриевичу Варганову. Он пожалел, что мы рано уходим, не покопались еще в богатейшей музейной библиотеке, не успели посмотреть его фонды, где есть старинное шитье, редчайшие иконы, не прочитал он нам и своей последней статьи о Евдокии Лопухиной.
Нам тоже было жалко расставаться с этим человеком. Каждая минута разговора с ним приносила новые, интересные знания. <…>
<…>
Крестьянский сын из-под Ростова Великого, Варганов окончил институт истории искусств, а также. Академию художеств по фреске и мозаике. Как только окончил, так и приехал в Суздаль. Это было в 1930 году. В Суздале Варганов нашел жалкий музей, где хранились одни церковные ризы. Прошло двадцать шесть лет неустанного кропотливого труда по реставрации древних памятников, по созданию богатейшего музея. За двадцать пять лет Алексей Дмитриевич только трижды пользовался отпуском. Все было как-то некогда.
Суздальцы первые оценили труд Алексея Дмитриевича. В городе все от мала до велика знают его и здороваются с ним на улице. Бессменно его избирают депутатом в городской Совет.
,,
